Варяг продолжал:

– Не хуже тебя молодцы по семи зим в отроках ходят, немогут кметями стать. Хорошо ли учил тебя давший копьё? Довольно ли ты изведалпремудростей, довольно ли синяков получил?

– Испытывай да сам убедись, – ответил Ярун. Онтоже вспомнил тот давний разговор на берегу, возле мостков. Вождь вновь смерилего взглядом, суровые глаза неожиданно потеплели.

– И с топором выучил обращаться?..

Кровля светлой гридницы подскочила от хохота. Мстивойпереждал и спросил ещё:

– Достанешь теперь Славомира, если велю?

Мой охотник поднял голову и ответил весело и бесстрашно:

– Нет, воевода! Я усыновлённый ему – как же трону?

У меня отлёг камень от сердца. Было видно, варягу ответпришёлся по нраву. Позже мы поняли – он всем задавал такие загадки, испытывал,каков человек. Яруна никто не упереживал, он вышел врасплох и всё же непоскользнулся. Мне стало повеселей, я подумала: правда ведь, для чего они наскормили-поили, учили всему… не затем же, чтобы ныне казнить… Я одёрнула себя –поглядим.

– Добро! – сказал воевода. И в очередь подозвал ксебе ещё шестерых. Несколько дней их места в дружинной избе будут пустыми.Прежняя жизнь невозвратно закончилась для этих ребят, новая ещё не настала,негоже им есть и спать ни с нами, ни с кметями. А лучше и не разговаривать,чтобы ничьих Богов не обидеть.

Рано утром в поле перед крепостью приготовили глубокую яму.Голый по пояс Ярун спустился в неё, и его засыпали до ремня. Дали в рукималенький щит и крепкую палку. Девять опытных воинов выстроились поодаль,негромко переговариваясь и держа боевые, с серебряными втулками копья. Этимкопьям было по сто лет; их выковали в жарком огне, когда мир был лучшетеперешнего, и они жили в святой храмине, за дверьми. Нас учили владеть точнотакими, учили защищаться и нападать, но ныне готовилась не обычная схватка,ныне Перун станет сам направлять широкие блестящие наконечники, сам поразитмоего побратима или поможет ему.

Вешнее солнце ещё не успело зацеловать Яруна докрасна, догорячего гончарного цвета; белое тело казалось нежным по-девичьи. Вот сейчасэту белую кожу взорвут, вспорют девять хлещущих ран, и жутко будет глядеть назагубленную красоту…

Накануне я пробовала выспросить у Велеты – бывало ли, чтобыотроки гибли. Молодые кмети вовсю нас пугали, даже показывали рубцы одиндругого страшней, но глаза у врунов были слишком весёлые. Велета заморгала вответ, брови жалостно изломились. Сестра вождя, уж конечно, она всё знала оПосвящении. Но сказать не могла. Брат не велел? Куда там брат, сам Перунзаповедал…

Воины подняли копья и стали подходить к побратиму.

– Когда я был молодым, эти девятеро били всеразом, – сказал мой наставник. – Теперь что, забава ребячья.

Хорошенькая забава!.. Первое копьё Ярун отбил краем щита.Второе, вспыхнув на солнышке, понеслось в открытую грудь. Он выгнулся, поймалего палкой.

Он улыбался, скаля белые зубы. Значит, было ему не особеннострашно. А может, и наоборот. Ещё удар, ещё, ещё и ещё. Все девять. Ярун стоялжив и крутил головой. Ему плохо верилось, что испытание миновало.

Я закричала едва ли не первая. Хмельной восторг распиралменя, восторг, замешанный на страхе, на зависти и на сознании, что мне всё этоещё предстояло. Хотелось сломать, разбить что-нибудь, отдаривая судьбу. Ярунвступил в Посвящение, вступил первым и не узнал неудачи. Добрая примета.Степенные кмети и те зашумели, как сосны под ветром, двое подошли к Яруну –откапывать. Лихой побратим не стал дожидаться, с силой рванулся, выскочил сам.И встал на прямых и чуть-чуть дрожащих ногах – любую службу исполнит, толькодавай. Я видела, вождь усмехнулся еле заметно. Он хорошо знал эти крылья,взлетавшие за спиной у Яруна. Парня поведут в лес ещё не завтра и непослезавтра: надо, чтобы остыл и снова начал бояться…

Из семерых поставленных в то утро под копья – никто неполучил и царапины. И кто-то другой во мне, себялюбивый, боящийся, способныйперекричать строгую совесть, – не знал толком, радоваться или страшиться:вдруг злая судьба мне отольёт всё то, что мимо них пронесла?

…Тремя днями раньше я, как и все, боялась быть первой.Теперь думала – первому как раз и пришлось легче других, ведь он уже прошёл то,что нам предстояло. Да. Будь моя воля, я напросилась бы в испытание вместе сЯруном. И высились бы передо мной уже не три страха, а всего только два.

Вечер за вечером вождь называл всё новые имена, и ребятапостились и парились в бане, очищая тело и пополняя внутренний жар. Иногдавоины извлекали их из клети и вели чистить задок, мести утоптанный двор, мытьконское стойло, и всё это с руганью и колотушками. Нечему дивоваться. Нет светабез тени, не обретают нового достоинства, не выпив чаши бесславия. Славомирговорил: когда наш воевода не был ещё воеводой, когда только собралась дружинапоставить его над собой, прежде, чем начали слушаться, как теперь, сполуслова, – ведь трое суток стоял гордый Мстивой за воротами на коленях,безропотно принимал поносные речи, которыми поливали его все, кого сам он илиродня однажды обидела…

…А потом бывшие отроки становились под копья и отбивали их судивительной ловкостью, потому что Перун был к ним благосклонен. А мы,оставшиеся, только молились: скорей бы. И надо ли говорить, с утра до вечерабороло меня предчувствие, шепча на ухо: не быть тому никогда.

А то, напротив, охватывало беспричинное счастье – всё будетлегко и кончится весело, и хотелось заранее прыгать и петь… но глубоко внутридрожмя дрожал мокрый серый зверёк!

И вот пришёл день, когда мы остались вдвоём: я да Блуд. Всенаши товарищи переселились в особенный сруб без очага, про который я ужепоминала, и стол в гриднице накрывали новые молодые, которых воевода взял позжеи станет испытывать ещё через год. Мы с Блудом посматривали друг на дружку содинаковой, наверное, тоскою. Блуд проболел половину весны и не успел никак проявитьсвою доблесть перед вождём. Откуда знать, может, в него так и не поверили. Блудпотом рассказывал, как вспоминал слова воеводы – этот воин мне нужен! – ивсё гадал, случайно ли тот назвал его воином. Мстивой Ломаный словами не игралникогда. Но вот брат его, Славомир, кинул Блуда за дверь, взяв за шиворот иштаны… и этого тоже нельзя было позабыть…

– Блуд Новогородец! – взяв хлеб, сказал воевода.Блуд посмотрел на меня совершенно так, как прежде Ярун, и подошёл к воеводечуть ли не крадучись. Ему нравилось в Нета-дуне, он хотел служить вождю, чейпредок правил Страной Лета и бросил меч с ножнами на весы, принимая выкуп упобеждённого Рима… Блуд полюбил всех нас: Плотицу, мудрого Хагена и даже меня…он, воин, согласен был ещё раз вытерпеть Посвящение и остаться, а то и жизнь занас положить… неужели обидят его, велят ещё год горшки отмывать?

– Блуд, – сказал варяг и разломил хлеб. – Яназывал тебя отроком, но теперь вижу, твоё место не там, куда я тебя посадил.Садись между кметями… да ешь хлеба как следует, чтобы другой раз не хворать.